Обе они – мы будем называть их Сусанной и Эммелиной – были в услужении у одной добрейшей новоорлеанской леди, которая относилась к ним с большой душевностью и даже научила их читать и писать. И если жизнь в неволе может быть счастливой, Сусанне и Эммелине жилось хорошо. Но делами их благодетельницы управлял ее единственный сын, человек ветреный и любивший сорить деньгами. Мало-помалу он промотал матушкино имение и оказался несостоятельным должником. Одним из самых крупных его заимодавцев была солидная нью-йоркская фирма «Б. и K°». Поверенный «Б. и K°» в Новом Орлеане, получив соответствующее распоряжение от своих доверителей, наложил арест на имущество должника, самыми ценными статьями которого были эти две женщины да негры с плантации. Мистер Б., будучи, как мы уже говорили, добропорядочным сыном церкви и гражданином свободного штата, несколько смутился, получив письмо от своего поверенного. Он не одобрял торговли рабами принципиально не одобрял! – но речь шла о тридцати тысячах долларов, а тридцать тысяч долларов слишком крупная сумма, чтобы жертвовать ею ради принципа. И вот, поразмыслив как следует и посоветовавшись с людьми, в чьей поддержке он не сомневался, мистер Б. написал поверенному, чтобы тот распорядился делами по своему усмотрению, а затем переслал в Нью-Йорк вырученную сумму.

В положенный срок письмо пришло в Новый Орлеан, и на другой же день Сусанну и Эммелину препроводили в невольничий барак, откуда наутро их должны были повести на аукцион.

Прислушаемся же к разговору этих двух женщин, которые еле виднеются в лунном свете, льющемся сквозь забранное решеткой окно. Обе они плачут, но плачут тихо, так, чтобы никто их не услышал.

– Мама, положи голову мне на колени, поспи немножко, – говорит девушка, стараясь сдержать слезы.

– Где уж тут спать, Эмми! Ведь это последняя наша ночь, завтра мы расстанемся.

– Кто знает, может быть, нас продадут вместе…

– Ах, Эмми, я так боюсь потерять тебя, что уже ничему не верю! Но если нас разлучат завтра, обещай мне не забывать, чему тебя наставляли с детских лет.

Так говорит несчастная мать, ибо она знает, что завтра любой, самый жестокий, самый подлый человек сможет стать хозяином ее дочери, если только у него найдутся деньги на такую покупку.

Но вот наступило утро, и в бараке все пришло в движение. У почтеннейшего мистера Скеггса немало хлопот, так как товар надо подготовить к аукциону. Он наспех оглядывает одежду невольников, приказывает им смотреть веселее и выстраивает их в круг для окончательной проверки перед тем, как вести на биржу.

Под величественными сводами биржи по мраморным плитам круглого зала расхаживает множество людей. В разных концах его для аукционистов приготовлены небольшие помосты. Два из них уже заняты блистательными ораторами, которые, мешая английский язык с французским, превозносят качество своего товара. Возле свободного помоста толпятся невольники, ожидающие начала торгов. Среди них мы видим слуг Сен-Клера – Тома, Адольфа и еще несколько человек. Тут же стоят Сусанна и Эммелина, испуганные, печальные. Будущие покупатели, а может быть, просто любопытные, ощупывают, разглядывают этот товар со всех сторон, обсуждая его качества вслух, точно жокеи, оценивающие статьи скаковых лошадей.

– Альф! А ты как сюда попал! – воскликнул какой-то щеголеватый молодой человек, хлопая по плечу другого такого же щеголя, который разглядывал Адольфа в монокль.

– Мне нужен лакей, я услыхал, что сен-клеровские негры идут с торгов, и решил посмотреть, может быть…

– Покупать негров Сен-Клера! Да упаси тебя боже! Они избалованные, наглые.

– Я этого не боюсь! – сказал первый. – Если какой-нибудь из них попадет ко мне, живо из него дурь выбью. Со мной шутки плохи, я не Сен-Клер. Нет, в самом деле, надо купить этого молодца. Он мне нравится.

– Да ты с ним разоришься вконец! Ведь он, наверно, счета деньгам не знает.

– У меня узнает! Посидит разок-другой в каталажке и образумится. Будь покоен, я этому милорду покажу, где раки зимуют! Нет, решено, покупаю!

Том тоскливо поглядывал на мелькающие перед ним лица, думая, кого же из этих людей ему бы хотелось назвать своим хозяином. И если б вам, уважаемый сэр, пришлось вместе с Томом выбирать себе полновластного господина, вы бы убедились, как трудно найти в людской массе такого человека, которому можно безбоязненно доверить свою судьбу. Том видел перед собой людей рослых, широкоплечих, горластых; людей маленьких, щуплых, писклявых; людей подтянутых, вылощенных, холодных и множество представителей той братии, для которой ближний все равно что щепка: понадобится – бросай ее в огонь, не понадобится – оставляй в корзине. Похожих на Сен-Клера среди них не было.

Незадолго до начала аукциона какой-то коренастый, небольшого роста человек с деловым видом протолкался сквозь толпу, бесцеремонно работая локтями, и приступил к осмотру невольников. Том сразу почувствовал к нему отвращение, возраставшее с минуты на минуту. Человек этот, несмотря на свой небольшой рост, вероятно, отличался необычайной силой. Круглая, как шар, голова, зеленоватые глаза навыкате, косматые белесые брови и выцветшие лохмы волос все это, надо признаться, не располагало в его пользу. Он жевал табак и то и дело сплевывал густую жижу, утирая свои мясистые губы волосатой, веснушчатой ручищей с грязными ногтями. Осмотр невольников продолжался, очередь дошла до Тома. Незнакомец схватил его за челюсть, осмотрел ему зубы, заставил показать бицепсы, повернуться кругом, подпрыгнуть.

– Откуда родом? – коротко спросил он.

– Из Кентукки, сударь, – ответил Том, беспомощно озираясь по сторонам.

– На какой работе был?

– Управлял хозяйством у господ.

– Ври больше! – бросил незнакомец, отходя от него.

Он задержался на минуту около Адольфа, сплюнул табачную жижу прямо на его начищенные сапоги и, презрительно хмыкнув, двинулся дальше. Теперь перед ним стояли Сусанна и Эммелина. Он поднял свою тяжелую грязную лапу, потрогал руки девушки, посмотрел, какие у нее зубы, и оттолкнул к Сусанне, на лице которой отражались все муки, перенесенные материнским сердцем за эти несколько минут.

Испуганная Эммелина разрыдалась.

– Молчать, тварь! – крикнул аукционист. – Торги начинаются, а она хныкать вздумала!

И торги начались.

Адольф достался за солидную сумму тому самому молодому джентльмену, который и хотел купить его. Остальных невольников Сен-Клера разобрали другие покупатели.

– Ну, теперь твоя очередь. Слышишь? – окликнул Тома аукционист.

Том поднялся на помост и испуганно огляделся по сторонам. Все звуки слились для него в неясный гул – голос аукциониста, расхваливающего свой товар по-английски и по-французски, выкрики покупателей с мест… и вдруг молоток стукнул в последний раз… Том расслышал только слово «долларов» и понял, что он продан!

Его столкнули с помоста. Коренастый человек с круглой головой грубо схватил свою покупку за плечо и крикнул:

– Стань здесь!

Том почти не сознавал, что с ним происходит. А торги продолжались. Снова стукнул молоток – Сусанна продана! Она сходит с помоста, задерживает шаги, с тоской оглядывается назад. Дочь протягивает ей руки. Сусанна обращает страдальческий взгляд на человека, который купил ее. Это почтенный пожилой джентльмен, с добрым лицом.

– Сударь, умоляю вас, купите мою дочь!

– Я бы охотно это сделал, да, боюсь, денег не хватит, – говорит тот и с жалостью смотрит, как Эммелина поднимается на помост, испуганно и робко озираясь по сторонам. Кровь приливает к ее бледным щекам, глаза загораются лихорадочным огнем.

– Я постараюсь что-нибудь сделать, по мере своих возможностей, – говорит добрый джентльмен, пробираясь к помосту, и вступает в торг.

Впрочем, его хватает ненадолго. Предложения так высоки, что он быстро выбывает из строя. Аукционист горячится, но покупатели умолкают один за другим. Остались двое: какой-то старик весьма важного вида и наш коренастый знакомец с круглой, как шар, головой. Старик набавляет цену, презрительно поглядывая на своего конкурента. Но у коренастого, по-видимому, и упорства больше и кошелек набит туже. Еще минута, и торг закончен. Стук молотка… девушка досталась ему!