– Почерк образованного человека, и написано без грамматических ошибок. Однако набожность этого негра меня смущает, – сказал он, снова бросив насмешливый взгляд на Гейли. – Набожные люди – я говорю о белых – привели нашу страну почти на край гибели. Благочестие сейчас в таком ходу среди кандидатов на предстоящих выборах и среди столпов церкви и государства, что просто не знаешь, кому верить, на кого полагаться! Ну, во сколько вы цените набожность своего товара?

– Вам только бы шутить! – улыбнулся Гейли. – Но в ваших словах есть доля правды. Набожный, честный негр ни за какие коврижки не пойдет против собственной совести, а про Тома в письме так и сказано.

– Ну хорошо, приятель, – и молодой джентльмен протянул работорговцу пачку денег, – получите и пересчитайте.

– Правильно! – Гейли просиял от восторга, вынул из кармана чернильницу, и через минуту купчая крепость на Тома была готова.

– Пойдем, Ева! – Сен-Клер взял дочь за руку, подошел с ней к Тому, тронул его за подбородок и сказал добродушно: – Ну, как тебе нравится твой новый хозяин?

Том поднял голову. Какое иное чувство, кроме удовольствия, можно было испытать, глядя на это веселое, красивое молодое лицо? На глазах у Тома навернулись слезы, и он проговорил с чувством:

– Да благословит вас бог, хозяин!

– Будем надеяться, что благословит. Как тебя зовут? Том? А ты сможешь быть за кучера, Том?

– Я смолоду при лошадях. У мистера Шелби была большая конюшня.

– Ну так вот, сделаем тебя кучером, но при одном условии: напиваться не чаще одного раза в неделю, за исключением особо торжественных случаев.

Том ответил ему удивленным и обиженным взглядом.

– Я непьющий, – сказал он.

– Слыхали мы эти сказки, Том! А впрочем, посмотрим. Если ты говоришь правду, выгода будет обоюдная. Не обижайся, дружок, – добавил он добродушно, глядя на омрачившееся лицо Тома. – Я не сомневаюсь, что ты будешь стараться.

– Да, хозяин, – сказал Том.

– И тебе будет хорошо у нас, – добавила от себя Ева. – Папа всегда над всеми подшучивает. Но на самом деле он добрый.

– Папа весьма тебе обязан за такую рекомендацию, – со смехом сказал Сен-Клер и отошел от Тома.

ГЛАВА XV

О новом хозяине Тома и о многом другом

Скажем несколько слов о людях, с которыми наш скромный герой столкнулся теперь на своем жизненном пути.

Огюстен Сен-Клер был сыном богатого луизианского плантатора. Его отец и дядя, покинув свою родину, Канаду, поселились один на прекрасной ферме в Вермонте, [25] другой – на большой плантации в Луизиане. [26] Мать Огюстена, предки которой эмигрировали в Луизиану еще в те времена, когда этот штат только заселялся, была француженка. Огюстен назвал в ее честь свою дочку, льстя себя надеждой, что она унаследует от бабушки душевную чистоту и благородство характера. Жена Огюстена ревновала его к дочери, чувствуя, что он отдает ребенку все свое сердце. Рождение Евы сказалось на ее здоровье – ее мучили мигрени, из-за которых она по три дня не выходила из комнаты. Все в доме было брошено на слуг, и Сен-Клер не испытывал радости от такого устройства своего семейного очага. Ева была хрупкая девочка, и ему не давала покоя мысль, что его дочь, лишенная материнского присмотра, может потерять не только здоровье, но и жизнь. Собравшись в Вермонт к дяде, он взял Еву с собой, а там уговорил свою двоюродную сестру, мисс Офелию Сен-Клер, уехать с ними в Новый Орлеан. И теперь они все трое возвращаются домой на пароходе.

Пока шпили и купола Нового Орлеана медленно вырастают вдали, у нас есть еще время познакомить вас с мисс Офелией несколько ближе.

Тем, кто путешествовал по Новой Англии, [27] вероятно, запомнились ее тенистые городки и какой-нибудь большой фермерский дом с чистым, заросшим травой двориком, густая листва раскидистых кленов и тот невозмутимый покой, которым, кажется, от века веет над такими местами. Как там все прибрано, ухожено! Ни один колышек не торчит из ограды, ни соломинки не найдешь на зеленой глади двора, обсаженного кустами сирени. А какая чистота в доме, в этих просторных комнатах, где будто никогда ничего не случается, никогда ничего не делается! Все вещи в них расставлены по своим местам раз и навсегда, и жизнь здесь течет размеренно, с точностью старинных часов. Прислуги в доме не держат, а между тем старушка в белоснежном чепце и в очках проводит день за рукодельем в кругу дочерей, словно никакого другого занятия у них нет и быть не может. Вы застанете их в гостиной в любой час дня. Но не беспокойтесь, вся работа по дому сделана спозаранку. На полу в кухне ни пятнышка, ни соринки; столы, стулья и всевозможные кухонные принадлежности стоят в таком порядке, словно до них никто никогда не дотрагивается, а ведь здесь едят по три, по четыре раза в день, здесь стирают и гладят на всю семью, здесь каким-то таинственным образом, незаметно для глаз, изготовляются горы масла и сыра.

На такой ферме, в таком доме и в такой семье мисс Офелия провела сорок пять лет своей жизни, до того как двоюродный брат пригласил ее погостить у него на Юге. Мисс Офелия была старшей дочерью в семье, но отец и мать все еще считали, что «дети есть дети», и приглашение в Новый Орлеан обсуждалось в семейном кругу как нечто из ряда вон выходящее. Убеленный сединами отец достал из книжного шкафа атлас и проверил широту и долготу этого города. Старушка мать беспокоилась: «Говорят, Орлеан ужасное место! Ехать туда так же опасно, как на Сандвичевы острова, к язычникам».

Слухи о том, что Офелия Сен-Клер задумала ехать в Новый Орлеан, к двоюродному брату, дошли до священника, доктора и владелицы модной лавки мисс Пибоди, и весь городок принялся с жаром обсуждать это событие. Вскоре стало известно, что Огюстен Сен-Клер отсчитал мисс Офелии пятьдесят долларов на покупку самых лучших нарядов и что из Бостона уже получены два шелковых платья и шляпка. Такого зонтика, какой ей прислали из Нью-Йорка, в здешних местах и не видывали – это было признано всеми, а про одно шелковое платье рассказывали, будто бы его как поставишь на пол, так оно и стоит само и не падает. Поговаривали также о носовых платках. Вы только подумайте – один с мережкой, а другой весь оторочен кружевом и будто бы даже уголки вышиты гладью! Впрочем, последнее сообщение так и осталось не проверенным по сей день.

И вот мисс Офелия – высокая, прямая, угловатая – стоит перед вами в дорожном платье из сурового полотна. Черты лица у нее тонкие, заостренные, губы плотно сжаты, как и подобает женщине, которая имеет совершенно определенное мнение по всем жизненным вопросам, а темные глаза зорко поглядывают по сторонам, словно выискивая, нет ли где беспорядка.

Движения у мисс Офелии резкие, решительные, энергичные; слов она попусту не тратит, но уж если говорит, то веско, с толком. Она являет собой олицетворение порядка, методичности, точности. Она пунктуальна, как часы, в достижении своих целей неуклонна, как паровоз, и относится с величайшим презрением ко всему, что противоречит ее привычкам и образу мыслей.

Самым большим грехом в глазах мисс Офелии, корнем всех зол в мире является «бестолковщина», и это слово часто слетает с ее уст. Она клеймит им все поступки, не имеющие прямого отношения к тому или иному делу. Людей, которые ничего не делают, или не знают в точности, что им делать, или берутся за дело кое-как, мисс Офелия глубоко презирает, выражая свое отношение к ним не столько словами – этим она редко кого удостаивает, – сколько ледяной суровостью взгляда.

Ум у нее ясный, непреклонный, деятельный. Она отличается большой начитанностью в истории и в классической английской литературе и весьма здраво рассуждает о том, что входит в ее ограниченный кругозор. Но основной жизненный принцип мисс Офелии, который руководит всеми ее мыслями и поступками, – это чувство долга. Она покоряется ему рабски. Убедив себя, что «стезя долга» лежит в таком-то направлении, мисс Офелия идет по ней, и ни огонь, ни вода не могут заставить ее свернуть в сторону. Повинуясь долгу, она способна броситься в колодец, стать грудью перед жерлом пушки. Ее идеалы настолько возвышенны, настолько всеобъемлющи и так мало делается в них уступок человеческим слабостям, что она, несмотря на все свои поистине героические усилия, не может к ним приблизиться и чувствует себя существом недостойным.