– Вот именно, – перебил его Гейли. – Хороший негр только и глядит, как бы удрать от хозяина. Дураку какому-нибудь, бездельнику или пьянице на все наплевать, им даже нравится ездить с места на место, а дельному негру это нож острый. Такого не мешает заковать. Ноги-то при нем – возьмет да и убежит.

– Н-да, – сказал кузнец, роясь в ящике с инструментами, – для наших кентуккийских негров хуже ничего быть не может, чем южные плантации. Попал туда – и верная смерть.

– Это правда, мрут они там, как мухи. То ли климата не переносят, то ли от какой другой причины, но убыль в них большая, спрос на такой товар никогда не падает, – сказал Гейли.

– А ведь как подумаешь, жалко становится! Зашлют на какую-нибудь сахарную плантацию хорошего, смирного негра вроде Тома, и конец ему.

– Ну, Тому жаловаться не на что. Я обещал Шелби получше его пристроить. Продам в услужение в какую-нибудь почтенную семью. Привыкнет к климату, не помрет от лихорадки – и хорошо. Чего же еще негру желать?

– А жена и дети у него дома остались?

– Подумаешь! Других заведет, – сказал Гейли.

Том грустно сидел у кузницы, слушая этот разговор, и вдруг до него донеслось быстрое цоканье подков. Не успел он прийти в себя от неожиданности, как Джордж вскочил в тележку и бросился ему на шею, плача и приговаривая сквозь слезы:

– Это подло, подло! Пусть не оправдываются, все равно подло! Какой позор! Будь я взрослым, тебя не посмели бы продать! Я не допустил бы этого!

– Мистер Джордж! Вот радость-то! – сказал Том. – А я уже думал, что уеду и не попрощаюсь с вами… И выразить не могу, как я рад!

Том двинул ногой, и взгляд Джорджа упал на его кандалы.

– Какой позор! – воскликнул мальчик, всплеснув руками. – Я изобью этого негодяя! Я…

– Не надо, мистер Джордж! Этим вы мне не поможете, а он только пуще озлобится. И говорите потише, прошу вас.

– Хорошо, пусть будет по-твоему. Но какая подлость! Почему мне никто ничего не сказал? Почему за мной не послали? Если б не Том Линкен, я так ничего бы и не узнал. Ну и попало же им от меня!

– Напрасно вы так погорячились, мистер Джордж.

– Я не мог молчать. Ведь это же подлость! Слушай, дядя Том, – таинственно зашептал он, поворачиваясь спиной к кузнице, – я подарю тебе мой доллар!

– Что вы, мистер Джордж! Разве я могу принять такой подарок! – сказал Том растроганным голосом.

– Примешь, примешь! Я посоветовался с тетушкой Хлоей, и она велела мне просверлить в нем дырку и продеть в нее шнурок. Ты будешь носить мой доллар на шее так, чтобы этот негодяй ничего не заметил… Нет, как хочешь, Том, а я его все-таки поколочу – мне после этого полегчает!

– А мне будет еще тяжелее, мистер Джордж. Не надо, прошу вас.

– Ну, раз уж ты просишь, так и быть, – сказал Джордж, надевая Тому шнурок на шею. – Вот! Теперь застегни куртку… и смотри не потеряй, а как взглянешь на него, так помни всякий раз, что я тебя разыщу и привезу обратно домой. Мы с тетушкой Хлоей уже все обсудили. Я ей сказал: «Не беспокойся, тетушка Хлоя. Я допеку отца и поставлю на своем».

– Мистер Джордж, зачем вы так говорите!

– Да я ничего плохого не сказал, дядя Том.

– Мистер Джордж, вспомните, как вас любят, и будьте хорошим сыном! Заботьтесь о матери. Верьте мне, мистер Джордж, много прекрасного господь дает нам дважды, но мать у нас одна и другой не будет. Живите хоть до ста лет, мистер Джордж, все равно второй такой женщины, как ваша матушка, вы никогда не найдете. Любите ее, будьте ей утешением и сейчас и когда подрастете. Обещаете мне, мистер Джордж?

– Обещаю, дядя Том, – ответил мальчик.

– Будьте настоящим человеком, не обманите моих надежд, и пусть родители не услышат от вас ни одного дерзкого слова. Вы не обижаетесь, что я так говорю, мистер Джордж?

– Что ты, что ты, дядя Том! Разве ты можешь посоветовать плохое!

– Ведь я старше вас, – ласково продолжал Том, большой, сильной рукой поглаживая мальчика по кудрявой голове. – Я знаю, задатки у вас хорошие. А сколько благ вам дано, мистер Джордж! Вы и читать умеете и писать. Вот вырастете и станете ученым человеком, и все, кто ни есть у нас на плантации, и ваши родители будут гордиться вами! Берите пример с отца и с матери – он добрый хозяин, а она женщина богобоязненная – и следуйте им во всем.

– Я постараюсь, Том, верь мне! – воскликнул мальчик. – А ты не горюй. Я верну тебя домой и отстрою твою хижину заново – мы только сегодня утром говорили об этом с тетушкой Хлоей, – и у тебя будет гостиная, а на полу в гостиной ковер. Дай только мне вырасти! Подожди, дядя Том, доживешь и ты до хороших дней!

В эту минуту Гейли вышел из кузницы с кандалами в руках.

– Слушайте, сударь, – надменно обратился к нему Джордж, спрыгнув с тележки, – я расскажу родителям, как вы обошлись с дядей Томом!

– Рассказывайте на здоровье! – ответил Гейли.

– И не стыдно вам торговать людьми и заковывать их в цепи, точно скот! Неужели вас совесть не мучает!

– Покуда вы, благородные господа, будете их покупать, я с вами на равной ноге, – ответил Гейли. – Что покупка, что продажа – одно другого стоит.

– Я не буду ни продавать, ни покупать негров, когда вырасту, – сказал Джордж. – Я раньше гордился тем, что моя родина Кентукки, а теперь мне стыдно и вспомнить об этом! – Он выпрямился в седле и посмотрел по сторонам, словно проверяя, произвели ли его слова должное впечатление на штат Кентукки. – Ну, прощай, дядя Том, и не унывай, крепись!

– Прощайте, мистер Джордж. Да хранит вас бог! – сказал Том, с любовью и восхищением глядя на него. – В Кентукки такие наперечет, – добавил он, когда открытое мальчишеское лицо скрылось у него из виду.

Джордж ускакал, а Том смотрел ему вслед до тех пор, пока стук копыт не затих вдали. Последнее виденье, последний отзвук родного дома! Но на груди у него – там, где ее коснулись детские пальцы, – осталось тепло. Он поднял руку и прижал драгоценный доллар к сердцу.

– Ну, Том, давай договоримся, – сказал Гейли, бросая в тележку наручники: – будешь со мной по-хорошему, и я с тобой буду по-хорошему. Я своих негров зря не обижаю. Все для них делаю, что могу. Так вот, не вздумай со мной плутовать. Я ваши негритянские плутни назубок знаю. Если негр смирный и не пытается улизнуть, ему у меня хорошо. А нет – пусть сам на себя пеняет.

Том постарался уверить Гейли, что он и не думает о побеге. В сущности, работорговец напрасно расточал красноречие, ибо куда же может убежать человек, у которого ноги закованы в тяжелые железные кандалы? Но мистер Гейли поначалу всегда угощал свой новый товар такими краткими проповедями, в полной уверенности, что это вселяет в негров бодрость и избавляет его самого от лишних неприятностей.

А теперь мы на время расстанемся с Томом и займемся другими героями нашего повествования.

ГЛАВА XI,

в которой у невольника появляются вольные мысли

Дождливый день уже близился к вечеру, когда к дверям маленькой гостиницы в городке Н. в штате Кентукки подъехал путешественник. В зале глазам его предстало обычное для таких заведений весьма разношерстное общество, пережидающее здесь непогоду. Заметнее всего в нем были поджарые, рослые кентуккийцы в охотничьих куртках. По своему обыкновению, они чуть не лежали на стульях, а их ружья, патронташи, сумки, собаки и егеря-негритята заполняли все углы и закоулки. Справа и слева от камина в не менее свободных позах сидели два джентльмена – оба длинноногие, оба в шляпах, оба в забрызганных грязью сапогах, каблуки которых величественно покоились на каминной доске. Мы должны уведомить читателя, что завсегдатаи здешних гостиниц отдают предпочтение именно этой позе, так как она, по-видимому, благоприятствует возвышенному образу мыслей.

Хозяин, стоявший за стойкой, подобно большинству своих земляков, был тоже человек поджарый, рослый, с густой шевелюрой, которую еле-еле прикрывал высоченный цилиндр.

В этой комнате все были в головных уборах, причем сии эмблемы человеческого величия – будь то фетровая или засаленная касторовая шляпа, плетенка из пальмовых листьев или какой-нибудь наимоднейший шапокляк [21] – воплощали в себе самые характерные черты своих обладателей. У одних шляпы лихо сидели набекрень – это были весельчаки, народ бойкий, душа нараспашку; другие нахлобучивали их на нос – с такими шутки плохи, сразу видно, люди серьезные, упрямые; если шляпа сдвинута на затылок, значит, владелец ее намерен смотреть в оба, чтобы ничего не упустить из поля зрения. Ну, а простаки обходились со своими головными уборами как придется, лишь бы держались на макушке.