– От хозяина осталась одна тень, миссис. Слуги говорят, он ничего не ест, – вмешалась в их разговор няня и добавила, утирая слезы: – Да разве ему забыть мисс Еву! И никто ее не забудет, нашу крошку!

– Ну, не знаю… Во всяком случае, меня он совершенно не жалеет, – сказала Мари. – Я не слышала от него ни одного участливого слова, а ведь материнское сердце не чета отцовскому.

– Чужая душа потемки, – строго проговорила мисс Офелия.

– Совершенно верно! Того, что я чувствую, никто не знает. Одна только Ева меня понимала, но ее больше нет со мной! – Мари откинулась на спинку кресла и горько расплакалась.

Между тем в кабинете Сен-Клера происходил совсем другой разговор.

Том, не спускавший глаз с хозяина, видел, как тот удалился к себе, и, прождав его напрасно несколько часов, тихонько вошел к нему в кабинет. Сен-Клер лежал на диване, уткнувшись лицом в подушку. Том стал рядом, не решаясь окликнуть его, но Сен-Клер вдруг поднял голову. Увидев перед собой это исполненное любви и грусти лицо, поймав на себе этот умоляющий взгляд, он взял Тома за руку и прижался к ней лбом.

– Том, друг мой, весь мир для меня опустел!

– Я знаю, хозяин, знаю, – сказал Том. – Но веруйте в бога, он поможет вам снести это горе.

– Спасибо тебе, друг мой! Иди, оставь меня одного. Мы еще поговорим с тобой, только не сейчас.

И Том молча вышел из кабинета.

ГЛАВА XXVIII

Не суждено!

Неделя проходила за неделей. Волны жизни снова сомкнулись над пучиной, поглотившей маленькую ладью, ибо повседневность не считается с нашими чувствами и властно заставляет нас покоряться своей воле.

Все интересы и надежды Сен-Клера незаметно для него самого сосредотачивались раньше вокруг дочери. Ради Евы он устраивал свои денежные дела; применяясь к ней, распределял свое время. Все делалось для Евы, и Сен-Клер так привык к этому, что теперь, когда ее не стало, ему нечем было заняться, не о чем было думать.

Но теперь он более трезво и серьезно смотрел на свое отношение к невольникам и вскоре после переезда в Новый Орлеан начал хлопоты об освобождении Тома. Оставалось проделать только кое-какие формальности, и Том был бы свободен. А тем временем Сен-Клер все больше и больше привязывался к своему слуге, видя в нем живое напоминание о Еве. Он почти не отпускал его от себя и при всей своей скрытности и замкнутости чуть ли не думал при нем вслух.

– Ну, Том, – сказал он на другой день после того, как ходатайство об освобождении было подано, – скоро ты будешь свободным человеком, так что складывай свои вещи в сундучок и готовься к отъезду в Кентукки.

Радость, вспыхнувшая в глазах Тома, и его возглас «Слава создателю!» неприятно удивили Сен-Клера. Он не ожидал, что его слуге будет так легко расстаться с ним.

– Не понимаю, чего ты так возликовал! Разве тебе плохо живется у нас? – сухо спросил он.

– Нет, что вы, хозяин! Не в том дело. Я радуюсь, что стану свободным человеком.

– Да тебе будет хуже на свободе.

– Нет, никогда, мистер Сен-Клер! – горячо воскликнул Том.

– Ты не сможешь одеваться и кормиться на свои заработки так, как тебя кормят и одевают у меня.

– Я это знаю, мистер Сен-Клер, знаю. Но лучше ходить в отрепьях и жить в лачуге, только чтобы это было мое, а не чужое. Ничего не поделаешь, хозяин, такова, видно, природа человеческая.

– Может статься, ты прав, Том… Ну так вот, через месяц-другой мы с тобой расстанемся.

На этом их разговор был прерван, так как Сен-Клеру доложили о приезде гостей.

Мари чувствовала утрату дочери, насколько ей вообще дано было чувствовать что-либо, а так как она не умела страдать в одиночестве и обладала способностью делать несчастными всех вокруг себя, ее слуги имели все основания вспоминать Еву, которая своим заступничеством столько раз спасала их от нападок деспотической и придирчивой хозяйки. Что же касается бедной няни, оторванной от семьи и находившей единственное утешение в своей любимице, так для нее смерть Евы была неизбывным горем. Она плакала день и ночь и не могла с прежней расторопностью ухаживать за хозяйкой, чем непрестанно навлекала ее гнев на свою беззащитную голову.

Смерть Евы не прошла даром и для мисс Офелии. Эта суровая леди стала прислушиваться к голосу сердца, стала мягче, добрее. Она еще усерднее принялась учить Топси, поборов в себе прежнюю неприязнь к ней. Топси не сразу превратилась в ангелочка, но пример Евы и ее смерть произвели в девочке заметную перемену. Прежнее холодное равнодушие ко всему на свете уступило место новым интересам, надеждам. Правда, став на этот путь, Топси часто сбивалась с него и принималась за старое, но не надолго.

– Девочка с каждым днем становится все лучше и лучше, – сказала однажды мисс Офелия Сен-Клеру. – Я возлагаю на нее большие надежды. Но, Огюстен… – и она коснулась его плеча, – мне все-таки хочется выяснить, чья Топси: моя или ваша?

– Я же подарил ее вам, – ответил Сен-Клер.

– Да, но ведь это нигде не записано, а я хочу, чтобы она принадлежала мне по всем правилам и чтобы ее можно было увезти в свободные штаты и там отпустить на волю. Составьте дарственную запись или выдайте мне на руки какой-нибудь другой документ, имеющий законную силу.

– Хорошо, хорошо! Что-нибудь придумаем, – сказал Сен-Клер и взялся за газету.

– Я прошу вас, сделайте это сейчас.

– Почему вдруг такая спешка?

– Потому что никогда не надо откладывать на завтра то, что можно сделать сегодня, – сказала мисс Офелия. – Вот вам бумага, чернила, перо. Садитесь и пишите.

Сен-Клер по складу своего характера терпеть не мог, когда от него требовали немедленных действий, и настойчивость мисс Офелии пришлась ему не по вкусу.

– Да что случилось? – воскликнул он. – Неужели вы не верите мне на слово?

– Я хочу, чтобы это было наверняка, – сказала мисс Офелия. – Вы можете умереть, разориться, и тогда ничего не поделаешь – Топси продадут с аукциона.

– Однако вы предусмотрительны! Ну что ж, раз уж я попался в лапы янки, [42] придется проявить покорность.

Сен-Клер, хорошо знавший все юридические тонкости, без труда написал дарственную и поставил внизу свою размашистую подпись с росчерком чуть ли не в полстраницы.

– Ну-с, уважаемая кузина, вот вам – черным по белому, – сказал он, протягивая бумагу мисс Офелии.

Она улыбнулась.

– Умница! Но, по-моему, это надо еще скрепить свидетельской подписью.

– Ах ты господи! И в самом деле! Сейчас! – И он открыл дверь в комнату жены. – Мари! Кузина желает получить ваш автограф. Распишитесь, пожалуйста.

– Что это? – спросила та, пробегая глазами бумагу. – Боже мой! А я-то думала, что благочестие не позволяет кузине заниматься такими предосудительными делами. Впрочем, если вы так уж прельстились этой девчонкой, я не возражаю, – и она небрежно нацарапала свою подпись.

– Ну вот, теперь Топси ваша и душой и телом, – сказал Сен-Клер, вручая кузине документ.

– Душа и тело Топси как были свободными, такими и останутся, – возразила мисс Офелия. – Но теперь, по крайней мере, я смогу взять ее под свою защиту.

– Хорошо! Значит, она принадлежит вам только на бумаге, – усмехнулся Сен-Клер и, взяв газету, ушел в гостиную.

Мисс Офелия, не очень-то любившая проводить время в обществе Мари, направилась следом за ним, предварительно спрятав у себя в комнате только что полученный документ.

Она просидела несколько минут молча, с вязаньем в руках, потом вдруг спросила:

– Огюстен, вы сделали какие-нибудь распоряжения на случай своей смерти?

– Нет, – ответил Сен-Клер, не поднимая головы от газеты.

– Тогда вся ваша снисходительность к невольникам может дорого им обойтись в дальнейшем.

Сен-Клер и сам часто думал об этом, но сейчас он ответил небрежным тоном:

– Да, завещание надо составить.

– Когда?

– Как-нибудь на днях займусь этим.

– А если вы умрете раньше?